Современной науке известен феномен под названием «эффект бабочки»: порхающая, например, в тропиках бабочка-однодневка одним только взмахом своего крылышка вызывает ураган в другой части планеты через несколько недель или месяцев. (Математики аргументировали данный феномен в теории хаоса.)

Необходимо различать «климат» и «погоду»: «погода» — сложная система, не поддающаяся прогнозированию, в отличие от такой стабильной системы, как «климат». Математики говорят: любой, казалось бы, внешний фактор по отношению к сложной системе является на самом деле внутренним фактором ее дестабилизации: порядок оборачивается в беспорядок, хаос. Краткосрочность явлений (а именно в этом суть любой системы, обладающей и з б ы т к о м сложности) и есть не что иное, как хаос. (Здесь надо заметить, что сам термин «суперсистема» не корректен, так как при усложнении, при сверх-усложнении система тут же начинает саморазрушаться.) Причину, детерминант краха не найти (извечные русские вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?» сегодня не имеют смысла): система именно с а м а разрушается, ибо прежнее где-то там порхание исчезнувшей ныне «бабочки» и есть тот самый дестабилизирующий фактор, каковой «представляет» принципиальную неуправляемость, неконтролируемость системы.

Вот теперь я сформулирую вопросы, на которые не дам однозначных ответов, ибо мы подошли сейчас к линии горизонта, за которой — пропасть, мы — на краю, когда достаточно сделать лишь шаг, чтобы пасть и больше не вернуться. Ответы на эти вопросы крайне рискованны, о п а с н ы, но мы помним слова немецкого поэта-романтика Фридриха Гёльдерлина: где опасность, там и спасение. Стояние на краю — не для каждого, но для тех, кто понимает пушкинское: «в самостояньи человека залог величия его».

Возможно ли мирное сосуществование членов оппозиции, снятие диктатуры одного по отношению к другому? Возможен ли мир по принципу дополнительности аксиоматических оснований в системе самого мышления? Современные экономика, политика, бизнес, общество, мировоззрение, искусство, литература — как сложные, сверхсложные системы — перестали быть устойчивыми, перестали именно в силу избытка сложности, когда на первый план выступают непредвиденность результата и дестабилизация.

Т р а д и ц и я классической литературы, так называемой классики, — это лакановское Имя Отца, инстанция запрета на отказ, отказ от авторства (т.е. оригинальности, претензии на новизну). Современный писатель срывает маску добродетели с эстетствующих снобов, легитимизирующих свое господство, непрерывно усложняющих свою сферу деятельности, каковая наделяет их м е с т о властью, делает их образ жизни невыносимым не только для других, но и для них самих. Это — с одной стороны. С другой, — мне представляется, — современный писатель должен (кодекс долга?) сам себе, сохраняя интеллектуальную честность, признаться: достигла ли на этот раз уже его собственная сфера деятельности, т.е. нынешняя — современная — литература такого состояния, когда на ее полях любые причинно-следственные связи преобразуются в так называемую «логику смысла» (Жиль Делёз, Логика смысла. – Loguque du sens, 1969), иными словами, трансформируются настолько, что появляется вот этот самый эффект бабочки. Т.е.: является ли сегодня современная литература сверхсложной, а потому дестабилизирующейся, системой? (Или литература как процесс всегда была способна к снятию любых оппозиций, каковые суть не что иное, как власть/подчинение?)